Закон Меченого - Страница 78

«Вертушки» покружили над дорогой, несколько раз для острастки неприцельно прошлись «Миниганами» по лесу, сшибая на землю тучу изорванной в клочья листвы, древесной трухи и клочьев «Жгучего пуха» и, несолоно хлебавши, отправились обратно на базу пополнять топливные баки и боезапас.

— Обломился вероятный противник, — злорадно проговорил Клык.

— Скорее, признал тактику неэффективной, — отрезвил его Меченый. — Думаю, так просто они от нас не отстанут.

Справа между деревьями показались крыши деревенских домов. Я поднял бинокль и осмотрел окраину села — вернее, то, что от нее осталось.

Красное выглядело не в пример хуже Машева. Полуразвалившиеся дома вросли в землю, напоминая изуродованных мутациями снорков, приготовившихся к атаке, — такие же облезлые и полусгнившие. Ползучие кусты хищно обвивали стены хат, похожие на сильно удлиненные щупальца кровососа. Лишь практически не тронутая временем белая деревянная церковь возвышалась над этими надгробиями прошлой жизни, словно невеста, по нелепой случайности забредшая на кладбище.

— Село оставляем по правую руку, идем по прямой, — скомандовал Меченый.

Все, было двинулись вперед, когда со стороны села вдруг отчетливо послышался истерический детский крик. Визг ребенка достиг самой высокой ноты — и прервался, словно мальцу грубо зажали рот либо просто одним ударом перерезали горло.

— Что за хрень? — обернулся на нас Клык. — Никогда такого не слышал.

— Надо дальше идти, — сказал Проводник. — Это Зона, мало ли какая там может быть замануха.

— Может, и замануха. А может, и не она, — сказал я, передергивая затвор своего ВСК-94.— Вы как хотите, а я пойду посмотрю, что там.

— Я с тобой, — невозмутимо произнес Японец.

Интересно, а этот-то куда собрался? Я внимательно посмотрел ему в глаза. Тот вернул мне взгляд, в котором ясно читалось: «В душу не лезь, ладно? Пошли, да». Хммм, надо же, киллер, у которого осталось что-то человеческое в душе. Такое, пожалуй, только в Зоне и встретишь — аномалия ходячая, да и только.

— Мы вас сзади прикроем, — сказал Меченый. — Если что — в бой не вступать, отходите сюда.

— Принято, — кивнул я. И пошел.

Рядом шагал наш потенциальный убийца. Оружия никакого, разве что японский меч у бедра. Подумав, я протянул ему свой ВСК-94 и запасной магазин к нему.

— Обращаться умеешь?

Тот, не выпендриваясь, оружие принял и кивнул — то ли подтвердил, что в курсе насчет того, где у снайперского комплекса спусковой крючок, то ли поблагодарил. Будем считать, что и то и другое в одном флаконе, как известный шампунь.

Сам я извлек из кобуры трофейную «Беретту», перешедшую ко мне по наследству от снайпера-наемника. В ближнем бою от СВД толку мало, а вот мощный пистолет может оказаться даже получше любого автомата.

Вблизи трухлявые избы производили еще более тягостное впечатление. Их словно грызли зубами или когти о них точили — бревна были неслабо разлохмачены, из стен торчали отслоившиеся, изломанные щепки, на которых местами болтались клочья сгнившего вонючего мяса. Запах был еще тот, будто кто-то разрыл десяток старых могил, приволок сюда их содержимое и обильно удобрил им запущенные и заросшие сорняками огороды.

По-хорошему, надо было поворачивать назад, но тут я услышал тихий и безутешный детский плач. Ребенок хныкал за ближайшей хатой, и столько было в том плаче безысходности, что мы с Японцем, не сговариваясь, пошли вперед, не забывая при этом держать оружие наготове.

Мы обошли хату справа, минуя всякий хлам, разбросанный по двору — ржавая дверца от «ГАЗ-66», дырявое ведро, какие-то почерневшие кости, — завернули за угол… и замерли.

На завалинке сидела женщина в неимоверно грязных лохмотьях и кормила грудью ребенка, завернутого в какие-то тряпки. Грудь кормилицы больше напоминала сморщенный кусок кожи, натянутый между ее лохмотьями и ворохом черного от грязи тряпья.

Но самое жуткое было не это.

На стене дома висела распятая девочка лет двенадцати. Всаженные в ее руки и ноги отломанные зубья вил покрывала темная корка запекшейся крови, изуродованные ржавые вилы валялись тут же возле стены. Из-под лоскута кожи на шее девочки свешивалась вниз разорванная мышца, похожая на толстого обезглавленного червяка. Распятая была абсолютно голой, и все ее тело покрывали страшные зияющие раны со следами человеческих зубов.

Кормящая мать медленно подняла голову и улыбнулась остатками губ, показав беззубые десны. Десны были видны полностью, так как щеки не закрывали обзор — на их месте зияли провалы с гнойной окантовкой по краям. Один глаз у женщины отсутствовал, но в пустой глазнице чутко шевелились обрывки глазных нервов. Второй представлял собой сплошной кровавый сгусток с неровным разрезом на месте зрачка — того и гляди развалится на две части.

— Еда, — отчетливо произнесла женщина — и снова улыбнулась, чмокнув деснами.

— Еда, — жутко провыла распятая девочка, которая, подняв голову, не мигая, смотрела на нас со стены абсолютно белыми глазами.

— Еда, еда… — зазвучало со всех сторон.

Из хат дерганой походкой выходили люди… Люди ли? Живые трупы, с которыми я сталкивался еще на Кордоне. Но этих было много, очень много. И откуда их столько повылезало? В подвалах, что ли, скрывались, штабелями сложившись?

Кормящая мать встала со скамьи, уронив на землю сверток. Из него выпал полностью высохший трупик грудного ребенка. От удара у него отвалился фрагмент плеча, похожий на кусок древесной коры, но мать это нисколько не обеспокоило. Ее интересовало другое.